Варианты переводов

Живу не в мире, не войну веду -
В надежде, в панике, в жару, в ознобе,-
Парю в высях, простерт в моем аду,
Нищим, стяжавшим мир в ладони в обе...
Счастлив, сношу затворника беду,
В щели у той, кто держит не по злобе,
Вяну вне глаз у нее на виду -
Трезвый умом и с душою в хворобе.-
Безглазый - вижу! Безъязык - кричу!
Рад каждой смерти жизнию земною, -
Ног не имея, к ней стопы влачу,-
И трачу дни, и вновь они со мною...
Реву сквозь смех, рыдая - хохочу...
Вы - состоянья этого виною!-

Душевный мир - Петрарка, перевод средины 80х

Душевный мир без боя мной потерян,
Надежды жар - под леденящим страхом, -
И то взлетаю ввысь, подобно птахам,
То с неба вержусь, тяготенью верен,
Казалось бы: могу единым махом
От той, кем ни приближен, ни похерен, -
Уйти; и мой мятеж, благонамерен,
Незапертую дверь вдруг сыплет прахом;
Тогда, чтоб зарыдать иль рассмеяться,
Не нужно мне гортани или глаза, -
Но только боль - чтоб ею пропитаться,
Отчаянья на грани и экстаза:
То мру, то воскресаю - как от сглаза:
Затем что с вами не могу расстаться!

Да будет миг и год благословен
И да пребудет в вечности обитель,
Когда и где я стал впервые зритель
Огня очей, что мною незабвен.
Да будет лет стрелы непреткновен
Твоей и далее, Эрот-мучитель,
И пусть любой отныне твой гонитель
Стремится ввязнуть в сладостный твой плен.
Равно: да будет боль благословенна,
Которую, пока хватало сил,
Всему и вся я в мире разгласил, -
И страсть, что чуть искусством прикровенна:
Безмолвно б я ту страсть переносил,
Будь с ней она иль ею разделенна.

Уилльям Шекспир



К СИЛЬВИИ

Сильвия. . . что ж? Что так честят
Ей наши парни хором?
Прелесть от волос до пят
В ней явлет небо взорам!
Так что ей хвалы не льстят. . .
Кротость дружит с красотой
В ее зрачке горячем -
Стал Амур в нем на постой
И сделался вдруг зрячим,
И оставил норов свой.
К Сильвии слуху станем бещь
Мы Сильвии прославленьем. . .
Ни одна земная вещь
С ней не рискнет сравненьем!
Ей гирлянд и песен плещь. . .

Шарль Бодлер
Прохожей

Орала улица вокруг во весь свой ор...
Стройна и царственна, вся в трауре глубоком,
Приподняла она, как будто ненароком,
Рукой роскошною подол, явив подзор...-
Прошла, быстра, горда, с лодыжкою точеной...
Я? в судороге я, как сумасшедший, пил
В синюшных небесах зрачков, где смерч застыл,
Позыв нежнейших чар с секирой занесенной... -
Лишь вспышка... сразу ночь! Бегущая краса,
Чей взгляд меня всего переродил беспечно,-
Увижу ль вновь тебя - чрез миг? чрез полчаса? -
Чрез вечность - и не здесь? Тогда прости - навечно!
Где буду я чрез час? не там, куда ты шла!
О, я б тебя любил! Ты это поняла!


КОЕ-КАКОЙ МАДОНЕ [1][1]

попытка французского мадригала,
но в испанском духе
и во исполнение посула

Созиждеть бы тебе, Мадоне и любезной,
Сокровенный алтарь на дне тоски несъездной
И разделать в углу самом черном души,
Вдали от наглых глаз и от страстей в тиши,
Златом и бирюзой оформленный кивотец, -
Чтоб там ты высилась, о прочем не заботясь.
Из некорявых строк, чей благороден сплав,
Кристаллических рифм по мере нужды взяв,
Я заделал тебе б пребольшую корону
И, ревнуя тебя, нечестивца Мадону,
Сам скроил бы тебе я покров, на манер
Куля тяжелого: из худых к тебе вер, -
Что, аки будка бы, твои шарма обшила.
То не жемчуг - слезинка моя там застыла…
Исподнее твое - моя похоть: волной
В лоно примет тебя, а то сойдет долой,
Дрожит на холмиках, а во впадинках дремлет:
Роз и лилий твоих, лобызая, объемлет.
В почтительность мою обую я твои
Изъязвленны стопы: два божества мои, -
Она ж, их охватив податливою лаской,
Возвратится ко мне бродяжек верной маской.
Мне жаль: я не могу всем усердьем пера
Добыть тебе в стегу месяц из серебра,
Но я брошу змею, что нутро мне сглодала,
Под нежную пяту - чтоб, смеясь, ты топтала,
Славная госпожа, и на выкуп щедра,
На желчи и плевкаx возросшего жругра.
Ты увидишь мой мозг: как воск, вышел он в
свечи
Пред пестрым алтарем королевы девичей,
Озвездив над собой голубой потолок,
И смотрит на тебя в свой огненный зрачок.
И как все, все, что я: обожанье, томленье -
Клубится вкруг тебя в едином воскуренье, -
Так к тебе без конца, вершина белых льдов,
Словно пар, улетать бурный дух мой готов.
И вот, чтоб закрепить тебя все в роли Девы
И чтоб к любви чуть-чуть подмешивать издевы,
Сладострасть черная! Семь крепчайших грехов,
Палач совестливый, наточить я готов
Ножей семь длинных и, как жонглер
равнодушный,
Взяв целью глубину твоей любви послушной,
Я их все вонжу вдруг в твое сердце в ребрах, -
Твое сердце в крови, твое сердце в слезаx.



Бездна
Паскаль в себе провал, свой собственный,
носил.
Увы! Суть бездны: сны, деяния, желанья.
Божественныи глагол! От одного названья
Нездешний чую ветр и вмиг лишаюсь сил.
Вверху, внизу - везде, куда бы ни ступил:
Пространства страшные и заговор
молчанья.
Господь мне средь ночи являет начертанья
Кошмара, в чем уж перст о стену затупил.
Теперь боюсь уснуть, чтоб не скатиться в
щель,
Где все как в ужасе, все дышит не отсель,-
Я не хожу к стеклу, чтоб омута не видеть.
Куда ни погляжу - все пропасти в отвес...
О сон, и памяти, и сновидений без!
О, никогда из Тел и Чисел не изыдеть!



Поль Верлен

Не вошедшее

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Октябрь, скрипач -
Твой долгий плач
По ушедшей
Ум ранит вской
Своей тоской
Сумасшедшей.

И бледен, нем,
Слежу за тем,
Как обходит
Мой час свой круг,
И вдруг испуг
Околодит.

Равнин по-над
Все мчусь я под
Черной стужи
Двупалый свист, -
Как палый лист,
Только хуже.


Пал сумрак на край
Путей мирозданья:
Надежды, бай-бай!
Усните, желанья!
Я - зыбка, качни
Меня что есть силы!
Усни, друг, усни:
Мы в зеве могилы.


Они играли вечер целый,
А я смотрел, вблизи случась,
Ладоши белой с лапкой белой
Забавы в сумеречный час.
В убийствах страшных наторелый,
Клинковый ноготь в этот раз,
Как бы послушно-омертвелый,
Свершал шутя за пассом пасс.
И та себя давала трогать!
И прятала алмазный коготь
В разгаре адовых потех!
Так вот: когда из будуара
Доплескивал веселый смех -
Там жглась не глаз, а взоров пара!


На Кингс-Кросс - Верлен (Жермену Нуво) - лето 73

На Кингс-Кросс в Лондоне, названья
разбирая,
Не зная в миг тот друг о друге ничего,
Скрестили шпаги мы и туфли оттого,
Что мина у меня и Вас была простая.
Но жажда, вглубь кишок, как шахта,
прорастая,
Подвигла нас бежать, оставив наш конвой,
В плен баров, как и встарь - все прелести
живой,
Где тоненькие мисс, белее горностая, -
В ясное олово и, звонкий, как свирель,
Рассыпчатый хрусталь - льют биттер или
эль, -
И пылко пить за нас, хотя уже без жажды!
Остался старый тост нам верен до конца,
И, постаревших, нас просить не нужно
дважды:
Нетленные прижать бокалы и сердца.

Священник - Верлен (Лорану Тайаду) - лето 73

Священник, в ризу с золотом разубранный до пят,
Льет со ступени на ступень гипюровый каскад.
На дьяконе и на дьячке безвкусица наряда:
Они оделись в этот блеск, ограбив Эльдорадо;
А кровь Небесного Царя во искупленье Чада
В прозрачной чаше - как огонь златой
Христова Града.
На алтаре резном: шести свечей огромных
ряд,
Тревожно Агнца хор поет: не горлинки ль
свистят?
Хористы-мальчики: красы такой,что не
опишешь,-
Их рясы алы, стихари безбожно хороши,-
Колеблют бледною рукой кадильницы
большие;
Пиита с царственным челом, что всяких
чел превыше,
Как некогда: Бердяев, Шпет, Флоренский... [2][2]
и другие,
Христианин и кавалер, внимает литургии.




Рембо! Ты смертный - Верлен (Артюру Рембо) - лето 73

Рембо! Ты смертный, бес иль херувим
какой?
Воссядь в сей книжице при славе и почете!
Кой шут гороховый пятнал тебя строкой,
Звав недочудищем и школяром в икоте?
Спирали ладана, звон лютен твоему
Во храме памяти предшествуют явленью,
Тень лучезарная! Ты внемлешь восхваленью,
Ибо: любил меня ты так, как след тому.
Для женщин ты пребудь юн и силен, любим
За прелесть сельскую, коварную, желанный
В небрежной дерзости, в истоме
несказанной.
Поставлен на помост ты Временем самим,
В избытке чистых буйств срывавший
жизни завязь,
Презревший смерть, стопой босой
поправший зависть.


Где странствия - Верлен (Иренею Декруа) - лето73
Где странствия в ночи, вакхальные
денницы,
Где Нор угрюм и где цветет Па-де-Кале,
Где жуткая вода в каналах заграницы,
Где строфы кое-кто орет навеселе,
Где смех пока звучит; кирпич и черепицы
Равнинных черных сел и просто нор в земле,
Окрестные врали, их трубки, их ослицы,
Салат беспутных крыш Арраса в легкой
мгле,
Густые небеса Фламандцев и Испанцев,
Дуэ, бряцающий пред носом иностранцев
Громоздкой каланчой, легчайшей всех
других, -
И пиво лилльское, и ветряки степные...
Друг милый, кто вернет нам праздники
хмельные
Былых ночей и дней, хоть тень их, хоть на
миг?!





В скуке несказанной
Равнины безмерной
Снег льет снег неверный,
Что берег песчаный.
Медь над головою
Без проблеска к людям,
Луну неживою
Полагать мы будем.
Подобные тучам,
Кроны дубов серых
Бегут в жардиньерах
Туманом летучим.
Медь над головою
Без проблеска к людям,
Луну неживою
Полагать мы будем.
Щипана ворона
С тобой, тощим волком,
В этом ветре колком
Где ж вам оборона?
В скуке несказанной
Равнины безмерной
Снег льет свет неверный,
Что берег песчаный. . .

КАЗАЛЬСУ
Адонис, гибнущий в цветах-не есть наш брат
Представить сей Нарцисс цветком-нам стоит муки,
Печальный сей субъект-большой гонитель скуки,
И он оригинал - таков всеобщий взгляд.
Напротив, всю тоску, что нам так невпопад,
Блестящий Арлекин, берет он мигом в руки,
Сыграв Пьеро-и что ж? -нас не гневят кунштюки,
Ввиду того, что смех смягчает жесткий взгляд.
Джентльмен на свой манер, добротных полн чудачеств,
Блестящих никогда не занимал он качеств
И не давал взаймы: взаимность еще та!
Король пай-мальчиков, из злюк он своенравныx.
Что до пороков, ах! он здесь не знает равных:
Ум острый, доброта, веселость, простота!

Раулю ПОНШОНУ
Вы были обладателем волос,
Я-безнадежно сочинял зачес.
Пятнадцать лет прошло-и мы плешивы,
На подбородках бешеные гривы.
Грешить угодно веку бородой.
Мы платим дань ему своей бедой.
Когда бы нас клинком (так в идеале)
Или хотя бы бритвой окарнали!
То ль Ивановы: Лев и Натали [3][3] -
Что если бы за ними мы пошли
Прохожим импонировать натурой,
Вообразим, как загалдят врали,
Когда пойдем, смердя литературой:
Вон Аннинский с Латыниной пошли! [4][4]

МОРИСУ ДЮ ПЛЕССИ

Свидетель вы один средь всех моих друзей,
Вы, проявивший в срок в моей беде участье,
-В том, что достоин был я участи моей,
Без позы и гримас приняв мое несчастье,
Презрителен к врагам и подлости любой их,
Удары отводя, но не пытаясь счесть,
Спокоен был и прост в гражданских мордобоях,
Затронувших не раз желудок мой и честь.
Ваш добрый приговор - не так ли, мой судья,
Отметит, что не раз на тех полях сраженья
Честь выстояла и не имем поношенья, -
Любите же меня, любите же! - будь я
Подавлен не таким нашествием чудовищ -
Мое убожество, дороже всех сокровищ!

ЛЕОНУ ДЬЕРКСУ
Дьеркс! - Ясный этот звон придуман чтоб греметь,
Как шпага добрая, владей ей добрый род.
Что общего у нас с дерьмом золоторот,
И нам, царям, что рвань ломающих комедь?
Что? Космос, рай и ад - отнимут? Не посметь!
Нас снарядил Гефест, нас расковал Эрот.
Возьмем Парос, Коринф - мы равных им пород,
В нас матерьял богов: железо, мрамор, медь!
Поэт толпе - что царь: без нужды в диатрибе,
Как Посейдон, он вмиг утишит жестом зыби,
Как Зевс, он повелит - лишь бровью поведет.
Увы, я оплошал, и тирс мой не в почете,
Но вы ясны и средь блистательных забот
Свой нимб и свой венец на свой Олимп несете.



ЭМИЛЮ БЛЕМОНУ
Мещанская мораль мне имя извела
Китайщиной - иглой, казнящей непрестанно,
И буря сотрясла глубь моего стакана,
Но слез и жалких слов исторгнуть не смогла.
Общественность, строга, точна, как обезьяна,
Клевет пустой орех насмешке предала,
Корова-публика слюной обволокла
Известность, что ко мне пришла не без изъяна.
Был час прельстителен, и многие из тех,
Кто было возлюбил - Прюдома уязвляя, -
Спиною стали к нам, тем казнь усугубляя,
Тех ужас обуял, введя в молчальный грех.
Но в вас я с первых дней нашел единоверца
И с благодарностью вас внес в скрижали сердца.

АРМАНУ СИЛЬВЕСТРУ

Великая Жорж Санд вам как-никак кума:
Она восприяла ваш крепкий плод и, фея,
Вам гений предрекла и чудный труд Орфея -
Тот самый, что сводил людей и скот с ума,
Кем очарована и птиц, и гадов тьма -
Вы, пред пророчеством ее благоговея,
Сразившись, унесли два дорогих трофея:
Высокий строй идей и ясный строй письма.
Ведь ваши книги - дар, природы дар бесценный,
Того, кто их читал, к ним вновь я вновь влечет.
Он чистый воздух пьет, лазурный ток вселенной.
Вы, книги! Где любовь предвечный плавит лед
И, чистая, идет, сиянье испуская,
Во мрак, чтобы в нее проникла суть мужская.

Анри Д"АРЖИСУ
Графолог, эрудит - он черный маг, злой дух.
Любезный чародей - он людям неопасен.
Он важен на балу, а за столом прекрасен,
В игре незаменим - таков нелживый слух.
Он любит Женщину - ох, эти мудрецы!
Чтоб быть в ладу с собой и совладать с любою -
Так злые языки, - в занятии собою
Усилий не щадит, умея скрыть концы.
Пытлив, проворен, смел, с удачею на ты,
Гнездится в сердце ум за четверых: за это
Сердечной добротой напитан мозг эстета.
Все добрые сердца - хоть капельку скоты.
И летом, и зимой живет в Гранд-Жатт он в паре
С отшельницей своей средь всякой парной твари.


РЕЙМОНУ ДЕ ЛА ТАЙЕДУ
Природу как-то раз благие сны объяли,
И ей пригрезилось явление Тайеда
На водах, краткий миг, но скуку обаяли
Заклятья звучные веселого аэда.
Чей лик бесстыдно тускл, отмечен лишь порою
Ничтожной алостью, ему ж и двадцати нет,
Живая ртуть, он вдруг, прельщая вас игрою,
Эфир и фосфор свой огнем потешным кинет.
Он мал, хотя к лицу ль великим рост великий? -
Но смотрит свысока на наш кагал безликий.
Он в чем-то Гелиогабал слегка, а в чем-то точный
Он Гелиогабал, в наш век порочный
Отнюдь не гонится за славой благонравной...
До кончиков ногтей француз и малый славный.

БАЛЛАДА В ЧЕСТЬ "ПАРНАСА"

Пришлось нам видеть горькие деньки,
Когда со славой было плоховато -
В листках Прованса, Артуа в клинки
Кого не брали бравые ребята!
И все-таки дела шли скверновато.
Но Феб признал своих в иных из нас
И спас от окруженья и обхвата
Мой милый, добрый, доблестный Парнас.

Чумными нас считали пошляки,
Но никому из нас не шла зарплата,
И трогать мы считали не с руки
Копейки в тощем кошельке собрата.
Любовь, участие - ценили свято
И прежние и новые из нас.
Шагал, блюдя равнение когда-то
Мой милый, добрый, доблестный Парнас.

За признанными мэтрами строки
Шел гордый паж Мендес - такого хвата
Сыграть в такие юные годки!
-Иссяк запас французских рифм на "ато",
Не затыкать же дыр словечком "вата"! -
Эредиа - он, впрочем не из масс...
Дьеркс, Казалис, их слава - гул набата...
Мой милый, добрый, доблестный Парнас!

ПОСЫЛКА
Пусть минет их высочества утрата,
А я, все не подавшийся в запас,
Пью влагу, молодящую солдата,
За милый, добрый, доблестный Парнас!


БАЛЛАДА, ЗАТРАГИВАЮЩАЯ НЕКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ МОМЕНТ

Ей-богу, слушать острый нож,
Как все б развязно сожалели,
Одни - припомня мой кутеж,
Другие - песнь мою во хмеле.
Но мне, друзья, всего тяжеле,
Что в их досадной болтовне
Кажусь я старше, чем на деле:
Как будто сорок три не мне!

И сам я знаю, что хорош:
Грешу раз сотню на неделе,
Но помню каждый мой дебош.
Где вы сто первый углядели?
Когда б я не был на пределе,
Я и не то бы снес вполне -
Но эти люди очумели:
Как будто сорок три не мне!

Однажды, обозлясь на ложь
Всей этой сволочи и цвели,
Я их повытрясу из кож -
Иль не француз я в самом деле?
Найду в пучине и в постели
И стребую, как в Судном Дне,
Подчистку, правку в нонпарели! -
Как будто сорок три не мне!

ПОСЫЛКА
Всем принцам злобной канители
В грязи на хроникерном дне:
Вам мой кулак - не шутка ль в деле?
Как будто сорок три не мне!





Ксавье де Рикар

Была бы жизнь моя подобна некой дали,
Над коей небосвод просторен и огнист,
Где б, заросли сплетя, кермес и остролист
Лаванду и тимьян душистые вдыхали.
Чтоб камни и пески ее вокруг обстали,
Чтоб там орал мистраль, широк и голосист,
И чтобы под его бродяжий смутный свист
Деревья головой измученной качали.
Чтоб счастье ей дарил суровый мир олив,
Чтоб, запахи каркас и спелых смокв излив,
Там скалы запеклись полуденным пожаром.
И чтоб, омытая кипучею струей,
Где тонкий окоем размыт лиловым паром, -
Она вперяла взгляд, в мечтах, в простор морской...


Артюр Рембо

Спящий в долине
В глубокой впадине, где мчит ручей певучий,
Шаля и разметав вокруг кувшинок рвань
Серебряную, где, как в Альпах, солнце жгуче,
В логу, где дразнится, вскипев лучами рань,-
Солдат-мальчишка лег и свой затылок
мочит
В лазурном щавеле, разжав небрежно рот:
Он спит под облаком в траве, он знать не
хочет,
Какой ему в постель лучистый дождик
льет.
С ногами в камыше он спит, он улыбнулся,
Как слабое дитя, смотри, чтоб не
проснулся,
Природа! Не буди солдата до поры!
Цветы ему струят свое дыханье нежно.
С ладонью на груди, под солнцем,
безмятежно
Он спит. В его боку две красные дыры.












Гуго Вольф
Мысль шаткая ужасно натянула
Худыя фибры: пульсы прекратились,
И наши губы рядом очутились,
И жаркая в них хищность проглянула. -
Но ты тотчас же лик твой отвернула,
Как будто побороть волненье силясь,-
Тугой лук плоти сдал: стрелы не взвились,
Чужою дева на меня взглянула.-
Так взад-вперед колебля наши чувства,
Как в ветерке березки молодыя,
Волокна мышц являли ежечасно -
Средь сутолоки кормчее искусство,
Ведя вперед нас храбро, безопасно -
Над бездной, где кишат дела худыя.

Сальваторе Квазимодо

На сердце земли каждый сам по себе -
Пронизанный солнечной пикой.
И вечер - тут как тут.


С испанского Хосе Марти

Я взращивал бы розы
Весной и в жестокие зимы -
Для верного друга, чьи слезы
Мешались всегда с моими.
И для врага, чьи угрозы
Несбыточны или лживы, -
Я не растил бы крапивы,
Но только белые розы.
И когда я уйду, то, безгневы,
Ваших слез драгоценные росы
Для себя берегите, а мне вы
Принесите белые розы.




ДОЛГОПРУДНЕНСКИЕ СОНЕТЫ
80-90

07.05.87
Мой лучший друг - он из рембошных сидней...
Неизвестный

Иосиф застан был в постели прокурора
И в три дни водворен в темницу, аки тать.
Не может с рук сойти решение предстать
Нагим перед очми верховного надзора.

В темницу водворен, томясь до дел разбора,
Пускается он спать чтоб время подлатать -
И видит сон, он вещ; как нам его подать?
А впрочем - видеть сны, в том нет еще позора.

Вот содержанье сна: В нем семьдесят коров
На выгоне одном, смотревшиеся тучно,
Внезапно сожраны - те оптом, те поштучно -

Коровою одной, чей вид был нездоров -
Обгадившей вокруг пространство трав и дров...
Спросите: что сие? Со смыслом как созвучно?

Тогда же
Меж тем повсюду наступал разлад,
Сказавшийся сначала в курсе денег:
Представьте барк, лишенный марсов, стенег -
В волнах речей средь штилевых зарплат.

Чем он гружен - давно не шоколад,
Но сор, по коему тоскует веник, -
А шкипер - краснобай и неврастеник
С командой, ждущей мраморных палат -

Не с неба ль? Океан кишит корсаром,
Тарифы, расписанья... нагло лгут,
А шкипер брешет или бредит с жаром.

Наивности в нем нет; он точно - плут
Или садист, он платный словоблуд -
Чтобы матрос моря пахал задаром.

07.04.87; 21.12.89
Какой-то там стране деспот надоедал,
Но как-то был смещен рабов единоверцем.
Тот сделался деспот, деспот стал страстотерпцем;
Закон жирел и пух, народ недоедал.

Но вот "народа друг" и сам концы отдал,
Прах отослать земле не в силах с легким сердцем;
Они такую весть вручили килогерцам:
Оставим на земле, чтоб всяк его видал.

Наформалиненный и с физией печальной
(Почто не погребли?) он всажен в гроб хрустальный,
Как выкидыш в спирту - растерян и плюгав.

Он выкидыш и есть: как нации утроба
Отторгнула его, изблеван он из гроба -
Лишенный пищи червь всплакнет по нем в рукав. [5][5]

Я не большой ценитель макроме -
Ведь то не стих (хоть невполне и проза);
Да ведь и то, что я дарю - не роза,
А, говоря по правде, буриме.

И следует всегда держать в уме
(И я держу, и се отнюдь не поза),
Что оделенный виршем - не Спиноза,
Что он в стихах вообще ни бе, ни ме.

Хочу ли напечататься? О, да!
Но боле я стремлюсь, как испоконно,
У Вас запечатлеться навсегда.

Но коль любовь моя к Вам беззаконна,
Все ж знайте - против Вас я никогда
Не застеклю ни сердца, ни балкона.

07.05.87
Да сдохнут рядом "совесть, ум и честь"!
Что б в колыбельке б им заспаться рядом...
Отвратны "правда", "совесть", "честь" и "разум",
Пусть русские слова они как есть.

Иль слово "Демократья" - произнесть
И то противно, избегаю глазом -
Особенно когда оно с экстазом -
Напыжится то в глаз, то в ухо влезть.

Еще людишек с френчем или в кепи,
Иль статуи с рукою в оттопыр,
Иль вздох - о воле, о земле, о НЭПе...

Иль это вот - простое, как купыр,
И обаятельное: "Миру - мир!"...
Ведь есть же в русском, скажем, слово "цепи"!

05.11.86
Безумец сон нам золотой навеял
И в центре опочил, мертвецки пьян.
Возвысил ль хоть немного нас дурман,
Которым он нам головы засеял?

Но с Человеком он войну затеял,
А Человек, будь чертом он побран,
Силен и дохнет медленно от ран -
Все жив пока, все век его не среял

И мать Природа встала на дыбы,
Земля нам не дарит, как прежде, хлеба;
Грозит Атом, как тощий перст судьбы.

Конечно, мы немы, как все рабы,
И сора не выносим из избы -
Чтоб не встревожить жалобами Неба.

05.11.86
И бедность, и богатство искони
Бывали - в этом не было дурного;
Но и в веках не видано такого -
Чтоб труд вел в нищету - Бог сохрани!

Чтоб праздностью иль заступом родни
Достатка наживали - и какого!
И чтобы ограждал закон любого
Из прохиндеев, прочим же: Никшни!

Чтоб свет, раз вспыхнувший среди потемок,
Иль слово, жест невольный, хмурый взгляд -
Вели прямой дорогой в потюремок.

Чтоб ни ремесел больше, ни коляд,
Чтоб только то, что каждому велят -
Как в обществе солдат иль божедомок.

21.11.86
Чтобы с женами пуд соли
Съесть на пляже Коктебля -
Ты грозишь их всех до боли
Излюбить искусства для.

Твой и моему подобен
Скромный перечень грехов -
Ни к чему я неспособен -
Опричь страсти и стихов!

+++

Покоится здесь та, кто в люди выводила
Неопытность, придав ей твердость мастерства, -
Покоится здесь та, кто рано так мертва
Затем, что в мнении чужом себе вредила.

Покоится здесь та, что ужас наводила
На околоток наш - так говорит молва,
Покоится здесь та, что в небесах жива,
А нас тут кинула, чем очень досадила.

Прохожий, не сминай невзрачных сих цветов,
Но лучше ороси слезой печали ясной:
Ведь некрасивая она была прекрасной.

Должно быть, тут других не требуется слов.
Да будет сон ее лишен тяжелых снов,
Томлений разума и духа муки страстной.

Или вот такое -

7. Как город опустел, когда твоей...

верлен:
закаты

Зга небес лядащих
Проливает сплин
Дисков заходящих
Темноте долин.
В дисках заходящих
Неподбитый клин
Сердец средь кипящих
Темных куп долин.
Не вчиняя исков
В счет минувших вин,
Смокинг мне обрызгав
В алый анилин,
Безо всяких списков [6][1]
В мой приходят сплин
Привиденья дисков
Тонущих меж глин.

Будь нежной! Будь нежней... Еще нежней...
Неизвестный

Друг другу прощать бы нам снова и снова:
Несчастий своих не замолим мы плачем.
Знаем мы, что в жизни так много дурного,
Зато - ну не так ли? - сидим вот и плачем.

Пора, о пора нашим душам-двум сестрам
Всем выросшим взрослым сказать "до свиданья"! -
Наделившим нас одиночеством острым,
Всем - кто даровал нам отраду изгнанья.

Будем двое детей, две девочки будем,
Влюбленных в ничто, только всем изумленных,
Ждущих в чистых вязах и помнящих людям
Напрасную боль двух существ непрощенных.

ГАБРИЭЛЕ Д"АННУНЦИО
ДВЕ БЕАТРИЧЕ

О Вивиана Мэй де Пануэле -
С ледком в прерафаэлевских чертах,
Вы, что явились в некий день в мечтах
В сребро одетой Данту-Габриэле,
Сжав лилию в истаявших перстах.

О Вивиана... это так неважно -
Что помните меня вы невполне...
Тогда ж, наедине, внимая мне,
Вы улыбались нежно и протяжно...
На вилле Фарнезина, по стене

Старинной майским днем был златотканый
Платок раскинут из лучей и роз.
На радостных гирляндах венчик ос
Хранил Психеи сон благоуханный,
Дельфиний поезд Галатею вез.
О Вивиана Мэй де Пануэле!
Неправда ли? Вы вспомнили светло -
Что розы подбирать вас привело
В тот сад, что не забыл о Рафаэле -
Безмолвно, медленно... склонив чело.

Так: вы Весною мне предстали ясной!
Вам птицы пели гимны в небесах.
Цветы у вас рождались в волосах,
Как только в Аллегории прекрасной
У Сандро Боттиччелли в дольних снах.

Головку белокурую в собранье
Роз погрузив, покамест все живых, -
С какою жадностью вы пили их
Душистое души благоуханье!
О нега средь таинственно-немых...

Затем, как бы в бесчувствии глубоком,
Вы подняли - с лазурной жилкой - лик
И посмотрели - помните ль тот миг? -
В глаза мне чистым, увлажненным оком...
Селены взгляд - ваш тусклый был двойник.

Я лишь поклялся ясной ночи этой,
Поклялся звездам, что в ночи горят,
С собою унести прощальный взгляд...
Я сохранил, о Беатриче! - свет твой...
Так Сильфы лунный луч в душе хранят.

И сердце песнью о тебе томимо.
Сияй мне в этих радостных листах
В смарагдовой тунике и цветах
Серебряных... чиста... невозмутима...
Сжав лилию в истаявших перстах...

Эдгар Поэ: Эльдорадо

Был рыцарь юн...
Под рокот струн
В день ясный, в день туманный [7][2]
Он пел в пути,
Стремясь найти
Предел обетованный. [8][3]

Стар рыцарь стал...
Продрог, устал,
Но взор, от слез туманный, [9][4]
Не смог найти
Край, что сойти
Мог за обетованный. [10][5]

И в этот миг...
Пред ним возник
Вдруг пилигрим туманный. [11][6]
Старик ему:
[12][7]Тень! Не пойму -
Где край обетованный?

Сэр, Вы должны...
[13][8]Средь гор луны
Найти тот дол туманный,
Где вечный день! -
Сказала Тень. -
Там край обетованный!

ВОРОН

Как-то раз, в осенний вечер, злой и нервный, как диспетчер,
Я вмерзал в унылый глетчер, (было мне невпроворот).
Во время как заклевалось, нечто рядом заслыхалось,
Будто что-то доскребалось под окном иль у ворот.
Гость что ль - мной пробормоталось - под окном иль у ворот?
Так и не наоборот?

Ах, я мыслею не слабарь, точно помню - был декабарь,
И сосулек длинных грабарь тень отбросил мне на рот.
Жаждал я дожить до утра, забывал смиренномудро
Розового перламутра голубой хрустальный грот,
(Голубого перламутра - розовый хрустальный грот?)
Чье названье знал Эрот.

И шелковый, грустный, темный шелест занавески скромной
Наполнял мой слух укромный как бы шагом дальних рот.
Но уняв сердцебиенье, кинув страх и смяв сомненье,
Я сказал - то посещенья молит путник у ворот.
Поздний путник в обращенье замер у моих ворот -
Так, а не наоборот.

Тут душа моя окрепла, фениксом встав по-над пепла,
Я вскричал, свечу колебля: Ежели мой слух не врет -
Дева там иль муж скребется, плохо слышно, но сдается -
Доскребается и рвется - пусть же он (она) войдет!
Тут и дверь мою открыл я - пусть кто хочет, тот войдет!
Темнота и снег идет.

В темноту вперяя око, я стоял, дрожа жестоко,
Страхи, как удары тока, в мышцах делали фокстрот.
Но молчанье было полным - было все вокруг безмолвным.
Все, что доносил Эол нам, было: Не она! Урод...
Это я шепчу, а Эхо вторит: Не она! Урод...
Так, а не ноборот!

В комнату тотчас вернувшись, (весь внутри перевернувшись),
Снова слышу содрогнувшись тот же звук, что наперед.
А! - сказал я. - Понимаю! Звук тот, коему внимаю -
От того окна, что с краю, он идет: не от ворот!
Было не к чему пугаться: это ветер стекла трет,
Ветер звуки издает!

Но тотчас открыв окошко, я остолбенел немножко:
Зверь вошел, он был не кошка, не комар или койот.
То был старый дряхлый ворон, озирался точно вор он,
Так игриво щурил взор он - точно Алла и поет.
Вверх по мраморной Афине лезет и на шлем встает.
Вот и все, и во дает!

О эбеновая птица! - я сказал. - Так будь ей жрица
Или жрец, на ком ютиться тут пришел тебе черед.
Кстати, разреши мой кризис: мистер ты иль вовсе миссис,
Иль же мисс - до прозы снизясь: твой мужской иль женский род?
Имя как твое - (поскольку в нем мужской иль женский род)?
Каркнул ворон: Эбенрод!

Я изрядно удивился, даже, помню, возмутился,
Хоть весь спич секунду длился, да и был не тех пород,
Отчего бы возмутиться; но должны вы согласиться -
Что не всякий видел птицу, что пройдя по снегу вброд
Сообщает по секрету, перейдя весь двор ваш вброд,
Имя вроде "Эбенрод".

Птиц сей, сидя одиноко на Афине, молвил токо
Это слово, но глубоко - словно весь вороний род
Дал ему за порученье жизни всей вложить теченье,
Все духовное значенье, слезы и тоску сирот
В семь фонем; но впрочем утром он, должно быть, удерет...
Ворон каркнул: Эбенрот?

Вздрогнул я: да ведь без спору, что ответ пришелся впору -
Без единого зазору... в общем, не пролезет крот.
Видно, был его учитель грешник, либо рок-мучитель
Был такой его гонитель, что тоска невпроворот
Так бывало одолеет, что совсем невпроворот -
А надежды - "эбенврот"!

Но вообще-то он веселый, этот ворон: вид неквелый,
Попирает бюст он полый, ну так полный что ль вперед!
Голову склонив вельвету, чутко я внемлю ответу:
Дай-то Бог, придет к рассвету - что мне, в общем-то, несет
В дом вошедшая скотинка, что всегда одно несет -
Чушь и мерзость... "эбенврод"...

Не произнося ни звука, грезить так была мне мука
Сладостная - и два круга глаз его несли мне род
Сладкой пытки на вельвете фиолетовом при свете
Теплой лампы, что на свете этом света не прольет
Той прекрасной, что вельвета тоже уж не пригнетет...
О, когда б! Но - "эбенврод"!

Мне казалось: дух сгущался, дым кадильниц колебался,
Серафимий раздавался звон шажков; таких щедрот
Я не вынес и в томленье крикнул: Господи! Забвенья!
Дай мне, Господи, забвенье страсти, что мой мозг сосет -
Страсти и тоски к ушедшей, ох, томит она-гнетет!
Каркнул ворон: Эбентет?

Не припомню, как и схавал; Птица ты? Нет, верно, дьявол!
Стиксом ты ко мне приплавал! Сатанинский ты урод...
Отвечай мне, Бога ради - как войска на плац-параде -
Есть ли пища в Галааде, если глад и недород?
Чем смогу я пропитаться, если глад и недород?
Каркнул ворон: Эбендрод!

Пошатнулся я, но схавал: Птица, иль вернее, дьявол!
Небесами, где не плавал, без подначек и острот
Заклинаю мне ответить - где, когда придется встретить
Деву, что в лучи осетить ангелы пришли с высот?
Деву Света, что осетить ангелы пришли с высот?
Каркнул ворон: Эбенвсот?

Что ж? Пришла пора проститься... Крикнул я: Довольно, птица!
Сгинь во тьму! Ступай ютиться в недра ада! В тьму пород!
Сгинь, чтоб ни пера, ни пуха! Сгинь, чтоб не было и духа!
Пусть при мне моя разруха, но зато никто не врет!
Вынь свой грязный клюв из сердца (сердце ведь... не - бутерброд!).
Каркнул ворон: Эбенброд?

Он и ныне, друг пернатый, все сидит, сидит, проклятый,
На Палладе грязноватой (той, что осеняет вход);
И хоть дремлет он, но с тем он просто настоящий демон,
И на все бросает темь он, просто темень льет и льет.
И мой бедный дух от пола, холодрыги и тенет -
Бы б восстал... да "эбен-нет"!
Осень 1982

В духе МБердникова -
Я всем другим подчас и циник, и ценник.
Со льдинкою в душе сижу подобно Каю -
И в смысл чужих стихов с подробностью вникаю -
(Но напрочь выникну опять, покуда вник).

Мне кажется порой, что словоплет-шутник
Растит горох и лук величиною в сваю,
О кои всякий раз я шишку набиваю,
Короче говоря, что я попал в парник.

И столь мощна его чудовищная флора,
И столь из-за стволов не видно ни шиша,
Что я вельми умом в том подвизаюсь хворо.

В неведеньи дивлюсь, сознанье отреша,
В глазах застыла мга, для уд мне нет упора -
Так что едва дышу про это Вам пиша.
16.11.76

Присядем на скамейку; здесь амуры
С психеями резвятся бесподобно
И шишлятся таинственно фигуры,
Что матеряться с лаской и беззлобно.

О них, не знающих тоски напрасной,
Я помолчу - ты помолись, гордячка -
Чтоб не смутила ласковости ясной
Ни женщина, ни белая горячка.

И ты, моим владеющая телом,
И самка, что иглу ввела над бровью -
Две ипостаси сущности, что в целом
Предположу - является любовью?
19.01.69

А сзади дымы хохочут
Гортанями вьюшек чугунных.
Невыносимо грохочут
Два сердца в маревах лунных.

И там, где из снежных трещин
Струится к небу осока -
Обоим был отдых обещан
И липа, и пар потока.

И если в ту ночь колеса
Пылали чисто и жарко,
Раскрылись им тайны леса
Праздничнее подарка.

И улыбаясь спали
Мальчик и заяц мудрый,
И сладко ветви дрожали
У ивы зеленокудрой.


Исповедь восемнадцатилетнего.
С немецкого

Горные вершины
Дремут!
Верхи лощины
Издадут
В час разве вздох.
Чу! Птицы в той рощице смолкли!
Спорить есть толк ли?
Спи уж как бог!

Там же:
Прозвучало: С расставаньем!
Лошади несутся дружно.
Ветер! В спину бить не нужно,
Если землю рыть мы станем!

Что за стадо утром ранним
Облаков и дней окружно!
Что мерцает мне жемчужно -
Назову я "упованьем".

Тезка, знаешь ли, жалейки -
Подзабытой мелодейки
Звуки нежны, тоны зыбки...

Будто дружеской руки
Чуть приметные значки...
Как мне жаль поющей скрипки!
21.04.96.Вскрсн

ВЕРЛЕН: СТЕФАНУ МАЛЛАРМЕ

Молодежь, марая лист,
С наблюдательностью редкой
Вас снабдила этикеткой -
И теперь вы символист!

Да и я не вовсе чист,
Разнесенный этой деткой,
В меру - умной, в рифму - едкой,
Декадент и формалист.

Сорок бед - один ответ:
В рифмах кроется измена,
И в прозваньях толку нет:

"Правдин [14][9]" врет порой отменно,
"Безодежнев [15][10]" не раздет,
В "Лен" нет веры у Верлена.

К МОРЕАСУ
По-вашему, скончался мой талант,
И А.Казальс, шатаясь по знакомым,
Где он единственно слывет весомым,
Мне лепит этот слух (корове-бант!).

И все ж - хоть не назойлив (не педант) -
Чтоб показаться - разрази их громом -
С чего бы мне начать, не быв Прюдомом,
Надутым, глупым, как испанский гранд?

Нет не талант мой, смех меня подкосит.
Уж я пошел. И ветр меня уносит -
Как сердце и как я - тот ветр лихой.

Над ветром потешаться кто вас просит:
Он, вероятно, той еще блохой
Укушен и товарища не бросит.

Жану Мореасу
Вот прекрасный Мореас,
О котором врут в листках,
Что огонь искусств угас
У вожатого в руках.

Славно вел он нас когда-то,
Нарушая ритм частушек,
И попутно - вот беда-то! -
Искушая потаскушек.

Мой разнузданный сонет
В бойких парах рифм цветущих -
Сыпь поэту горицвет!

Он бродяга из поющих,
Пусть ему желает благ
Не один архипелаг!

20-е числа октября 1976 - эквиритмический Петрарка (с музыкой ФЛиста):

Мира ищу я, пусть не битву теряю,
То горько, то сладко душа моя теснится.
Я летом леденею - зимой сгораю,
И счастлив въяве, но счастье только снится.

Славить бы мне, только все укоряю,
Все я на волю стремлюсь, но где темница?
Жить бы еще да жить, но умираю,
Я чист душою, но душа казнится.

Вижу сквозь веки, слова безмолвно трачу
И гибели ищу с мольбою об участье,
К себе презренья столь полон - люблю других, увы!

Так, тоской упоен, сквозь смех я плачу,
Проклинаю и злую долю, и счастье.
Весь этот ад душе вселили вы.


Она явилась как светлое виденье,
И красою небесной глаза сияли.
Ее, казалось, боги изваяли.
Ее лишенный, весь мир мне наважденье.

Она рыдала… я поник в томленье,
Пытаясь разделить всю тяжесть печали.
Но диво! Хоры духов зазвучали,
Лишь она уста разверзла на мгновенье.

Любовь, нега, мечта, блаженство и муки
Слились в ее речи в гармонии нежной,
Какой доныне не знавали звуки.

И чудно вдруг замолк Эол мятежный,
И ветви ей вслед тянулись, словно руки,
Внемля рыданьям с кротостью безбрежной.


Сердцу милы то давнее селенье,
То время года - и дня тот час чудесный,
Где свел знакомство я с девою прелестной,
Чей светлый взор поверг меня в томленье.

И мило сердцу сладкое мученье,
Как билось - словно птица в клетке тесной,
Казнимо стрелой Эрота, стрелой небесной,
Чьи глубокие раны не знают облегченья.

Вечно милы мне пребудут созвучья моей цевницы -
Их, взывая к нежной, в полях, горах, дубравах я сеял -
Воздыханья и слезы, и жар сердечный.

Благословенны гимны! В них лелеял
Имя нежной Лауры мой дух беспечный -
Одной Лауры нежной имя - дум моих царицы!

МАЙРГОФЕР:

MAYRHOFER, YOHANN (BAPTIST)
3.11.1787-5.2.1836

Няряду с Гете и Шиллером - любимейший текстовик Франца Шуберта (47 шубертовских песен), ближайший друг композитора, одно время деливший с ним кров (1818-1820).

СТАРАЯ ЛЮБОВЬ НЕ СТАРЕЕТ

Только старая любовь
В старом сердце не стареет.
Только старая любовь
Сердце старое согреет.

Как я ту боготворил,
Что, как воздух, вкруг витала,
Ту, которую любил,
Ту, что вдаль меня умчала.

Так, навек ее лишен,
Я сокрылся в отдаленье;
На красу прелестных жен
Я смотрел не в упоенье.

Красота еще светлей
С волшебством в холодном взоре,
В глубине души моей
Побеждала с ними в споре.

Старый дом и старый сад
Возникал, и образ милый
Согревал погасший взгляд
С неистраченною силой.

ДРУЗЬЯМ

Снесите в дикие места
Зарыть без камня и креста -
Ведь снег, бушующий окрест,
Завалит камень, свалит крест.

Когда же юною весной
Взойдут фиалки надо мной
На радость ваших добрых глаз, -
Мне будет ровен этот час.

Ах, нет - ростки любви такой
Прошли мой призрачный покой,
И с каждым днем влекут сильней
Меня к вам из тюрьмы моей.

НА ДУНАЕ

По волне зеркальной челн плывет;
Старый замок смотрит в бездну вод;
Бор вверху так призрачно свистит,
И тревожно сердце в нас стучит.

Запустенье всюду видит взор.
Где дела людские давних пор?
Где он сам - отважный сильный сброд,
Ведший дни средь войн и средь охот?

Разрастаясь, травы застят свет;
Кротким сагам веры больше нет,
И мы сами - в утлом челноке,
И грозит нам вал невдалеке.

ПОЕЗДКА В ГАДЕС

Под говор духов жутковатый
Причалил к кипарисам челн...
Вот я сошел на берег клятый,
Тоской по кинутому полн.

И песнь, и дружество... тут срок им.
Светила поглотил закат;
Слезой последней о далеком
Глаза усталые блестят.

Бледны и скорбны Данаиды;
Ужасен проклятый Тантал...
И нудит позабыть обиды
Реки смертельной старый вал.

Забыть! - вот смерть за смертью разом!
Всегда искать, терять всегда. -
Тоска, смущающая разум...
Когда же срок тебе? Когда?

ДОБРОВОЛЬНОЕ ПОГРУЖЕНИЕ

Куда ты, Гелиос? Куда? В волну седую
Я жажду пламень мой облечь
И нового огня подкинуть в печь,
Животворящую кору земную.

Не брать - но отдавать мне мило...
Нет расточительней светила;
Но все богат иду я прочь
В роскошестве - и вскоре ночь!

Как тусклы звезды, месяц бледен,
Едва я, мощный, выхожу...
Но лишь корону я на горы возложу,
Как свет их вновь вдали заметен.

НОЧНЫЕ ФИАЛКИ

Темный зрак одушевленный милых глаз ночных -
Блаженство
В бархатную погружаться синеву.
Хочет лист, смеясь, зеленый высветлить вас,
Вас украсить,
Но серьезен и безмолвен взгляд ваш в теплом дне весны.
Вы возвышенным уныньем сердце верное пронзили,
И цветет
В безмолвье ночи единение святое.

МЕМНОН

Раз в сутки слово с уст моих слетает,
Печально скованных до той минуты -
Когда, прорвавшись сквозь ночные путы,
Пурпурный луч Зари меня ласкает.

Тогда ваш слух воспринимает пенье...
То жалоб гармонические тоны;
Мелодией я облекаю стоны,
Как мне подсказывает вдохновенье.

И я томлюсь в смертельном содроганье,
И сердце - как змеиных схваток поле.
И ширится во мне сознаньем боли
Одно неистребимое желанье -

Порвать навеки с низкой суетою...
С тобой быть рядом вновь, Богиня Утра...
Вниз звездочкой сиять светло и мудро -
Из вольных сфер любви, за высотою.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

К столице у дунайских вод
Я шел, душой смутясь.
Ведь все, чем сердце в нас живет,
Уйдет, не возвратясь.

Вот горы отошли назад,
Речных долин уж нет.
Звонят мне колокольца стад,
Мне села шлют привет.

Что ты увидел, влажный взор,
Там, в голубой дали?
Ах, далеко средь вольных гор
Счастливо дни текли!

Любовь и верность - не слова
Для искренних сердец.
Там нежно смотрит синева
На яблока багрец.

ГУГО ВОЛЬФ:
СЕРДЦЕБИЕНИЕ

Как море, кровь твоя кипит,
Твой слух смущая песнью нежной
О глубинах души безбрежной -
Но мрачен будущего вид.

В тебе секунд идет круженье -
И это нужно и приятно -
Жить-умирать-и-жить обратно:
О, сладкий ужас продолженья!

Поток сменился: обнаружась,
В глаза дневной ударил свет.
И мир меняет смысл и цвет:
Как быстро мысль бежит - вот ужас!

МЫШЦЫ

Мысль шаткая ужасно натянула... и т.д. - см. ранее!
Весь этот блок южно-немецой поэзии был отработан весною 1985, Выхино, Москва.

М. ПРОД. (МУРР ПРОДОЛЖАЕТ)
ПВО (ПОЛЬ ВЕРЛЕН О):
ВОСПОМИНАНИЯ О ТЮРЬМЕ - март 1874 (июнь-июль 1973)

Год с лишком не видал в глаза столбца газеты -
Годятся ли они оклеивать клозеты?
Подчас я говорил в смущенье: Знал ли ты? -
Но страшного тут нет. Сперва от пустоты
Хоть вешайся, и глаз, привыкший, что-то ищет.
Но дух! Презренный, как смеется он и свищет!
Еще бы: патриот, здоровый человек
Не должен бы и знать, чем занят подлый век.
Приятно ли следить за страшным надруганьем
Над родиной? Ея последним содроганьем?

ЭПИТАФИЯ БИБЛИОФИЛУ

Полковник и его Гораций, изложенья
Его же-с золотым тисненьем узкий том,
Отделан с мастерством, иссякнувшим на том-
Упали с лошади вдвоем в пылу сраженья.

Не проявив себя ни серым, ни скотом,
Противник спешился, задумав отторженье.
Тогда Полковник, не меняя положенья, -
Прицелившись, сразил грабителя. Потом

Почуяв, что его вот-вот прикончит рана,
И думая о том, что, кажется, не рано
Обезопасить впредь себя от шерамыг, -

Он выпускает пять оставшихся зарядов
По книге, и она горит. И в этот миг
Здесь сходятся штыки враждующих отрядов.

АРТЮРУ РЕМБО - ЕГО РИСОВАННОМУ ЕГО СЕСТРОЙ ПОРТРЕТУ

Ты мертв, ты умирал с собою примирен -
Из белых негров ты, блестящих по уму
Бродяг, из маяков, сияющих сквозь тьму...
Ах, мертвый, ты живой, ведь тысячью пламен

Святой любви к тебе мой дух воспламенен;
Роскошество живых - что сердцу моему? -
Ты тысячью огней горишь в моем дому,
И доброй верою приют мой освящен.

Поэт, ты умирал, как сам того хотел,
Парижи-Лондоны оставив не у дел.
Наивного листка пленительны черты.

Они потомству ценный дар: рука легка,
И простодушен дар (им восхищался ты)...
Да будет над тобой Всевышнего рука!

(ШУБЕРТ-ГЕТЕ:
КОРОЛЬ ЭЛЬФОВ

Кто мчится, как вихрь в ночи летя?
То поздний всадник и с ним дитя.
Отец не дремлет, вдаль он глядит;
Он нежно сына от бед хранит.

Сынок, что вздрогнул ты, взгляд твой вперя?
Мне страшен вид малютки-царя…
Он там в короне, лицо поднял…
Сынок, там пар над лугом встал!

Дитя мое, приди ко мне
Играть со мной при яркой луне!
Цветов так много в моем саду,
В золотой чертог тебя я введу!

Отец, ты не слышишь? Не слышишь опять?
Он хочет мне царство свое показать!
Мой мальчик! Отгони ты свой страх!
То ночи ветер шепчет в листах!

Мой мальчик милый, заждался я!
К дочерям моим поведу тебя,
К дочерям моим, чтобы ты при луне
Забылся под звуки их песен во сне!

Отец! Посмотри - там, где тени летят,
Глаза его дочерей блестят!
Сынок, поверь, что нет в том вреда:
Из черных дерев там смотрит звезда.

Пленился я тобой так что больно в груди!
Коль волей не хочешь - неволей приди!
Отец! Что за ужас! Ну просто беда!
Пальцы его холоднее льда!

И всадник вздрогнул, тревогой объят!
Он мчит сквозь бурю, сквозь ливень и град.
Смолкает буря вкруг него.
Он держит дитя, а оно мертво… )


РОТТЕРДАМ
Переваливши за кордон холмов зеленых,
Где над линейкой вод храпит ветряк во-всю
В конце любой межи по сторону по сю
И ту открытых шлюз в меланхоличных лонах

Как бы несущий крест свой, глади не колебля,
Зловещий в золотой крови небес ночных,
Где черный парус туч поверх зеркал речных
Иль черная луна на ножке пляшет стебля, -

Вагон, потусторонний гость с пустым зияньем
Глазниц, как будто сам вальсируя, смурной,
Звеня и грохоча, из черной тьмы печной
Вдруг лезет в будуар исхлестанный сияньем

Телесно-бельевым, где станция-кокотка
Потягивает стук колес как кальвадос
На пуфах сонных крыш, бегущих от колес
Над окнами, откуда быт в сумненьи, кротко

Но и уверенный в себе, добротно мерный -
Возле всех ужасов ночных небес и вод -
Пусть мельком да взглянул, крестя себе живот,
Как галоппирует наш караван химерный...

ШАРЛЮ БОДЛЕРУ

Тебя я не люблю... В том нет моей вины.
Да ты и ведом мне не более других;
Не мною и дела твои извращены,
И если я среди свидетелей твоих -

То только потому, что близ двух стоп нагих,
Чья обувь - хладный гвоздь (их блудные жены
Одели миррою), и вот лобзаньем их,
Их воплем тающим теперь умащены, -

Ты лицем пал в мольбе, как я, как все, что ныне,
Гонимы жаждою и гладом на путине,
К Голгофе выспренной все помыслы стремят...

Голгофе подлинной, не мнимой, где в гордыне
Дух скоморошества вопит в своей пустыне.
Кончина в кротости удел нас блудных чад.

ПАРИЖ

Краса Парижа неизменно в прошлом -
Но в прошлом так прекрасен мой Париж!
Цвет Сены замкнутой зелено-рыж...
Поток обязан славе цветом пошлым.

Веселость города - роскошный треп.
Но этот треп, заборист и матерчат,
Подчас так языки планеты перчит,
Что не узнать их пресный эскалоп.

Но мудр Париж в миг пасмурных поллюций,
Когда по улицам течет мятеж.
Засели - где, не видно - эти, те ж
Выходят для свершенья революций.

Дитя Парижа? Та, что на виду,
Не тянет на подругу без кавычек
Свирепством ласк и дорогих привычек,
Хоть любит ремесло сильней, чем мзду.

Парижа доброта в хмельном желанье
Еще хмелеть и ублажать других,
Но без излишеств хмелей дорогих -
С тем чтоб и брат отдаривал вниманье.

Есть ли в Париже гнусь и грусть? Мой Бог!
Вот разве что поэт, тоскливый циник,
Приползший подыхать в одну из клиник
Со стариком рабочим бок-о-бок.

Живи, Париж! Хоть все коловращенье
Жаргона, девки и гражданских чувств -
Наивный плод блатных полуискусств!
Издохни, стихотворец отпущенья!

ЖАНУ РИШПЕНУ

Жан Ришпен -
Нет, не фигляр он, он степен.
Не продавец он пьяных пен, злодейских пен...
Он просто добрый плут отменнейших ступен.

Что за тон!
Как богохульничает он!
И Мещанин глотает этот моветон!
Впервые в Опера Матросов ставит он.

Кажется:
Не рад тот, кто с ним свяжется.
Всерьез он любит вред, иль так куражится?

Но за сброд
Он перейдет вам море вброд.
Как благороден он! Как любит он народ!

Соловей, озирающийся с высокой
ветки, считает себя упавшим в ручей.
Он сидит на верхушке дуба и тем не менее боится утонуть. -
Сирано де Бержерак

Тень веток на воде, затянутой туманом,
Слабей в молоке туманном,
Когда вверху, где листья птиц незримых прячут,
Как будто горлинки плачут.

О путник, сколько раз, ты вспомни, сердце тускло,
Смотрясь в мертвый омут тускло.
С какой тоской вверху меж листьев и туманов
Сны твои рыдали, канув.

На город сошел тихий дождь.
Рембо.

Мир изошел дождем;
Ты изошло слезами,
О сердце! Не путем
Исходишь ты дождем.

О шорох тихой влаги
По крышам, по земле -
Для сердца без отваги
О пенье скучной влаги!

Твой, сердце, странен рыд -
Ведь, коли разобраться,
Не помер, не зарыт -
Ну и к чему твой рыд?

И что за боль такая -
Без боли сознавать,
Что дождь льет не смолкая...
Что ж в сердце боль такая?